— Расскажи мне о своем первом мужчине, — сказала Мария, обращаясь к Беле.

— Что? — переспросила Бела, решив, что ослышалась.

— Хотелось бы услышать о твоем первом мужчине, — сказала Мария и посмотрела на Чери. — И о твоем тоже. Мой первый был вакеро. Он приехал в город верхом на лошади, и, когда спрыгнул с нее и пошел в кантину, его шпоры звенели, как колокольчики. Услышав этот звон, я поняла, что хочу быть его женщиной.

— О Господи, — вырвалось у Чери.

Мария подождала. Мариета с Габриелой не обратили на нее никакого внимания. Они даже не слышали слов Марии. Но у самой старой из женщин — худощавой старухи по имени Мэгги — мелькнула искра интереса. Это была та самая Мэгги, за которой Марии приходилось несколько раз возвращаться. Однажды Мария обнаружила ее стоящей на коленях под небольшим кустом. Она жалась к нему, словно надеясь найти защиту or пронизывающего ветра.

И все же она отошла немного и взглянула на Марию с любопытством.

— Ну и как, ты заполучила своего вакеро? — спросила Мэгги.

— Да, он был моим первым мужем, — ответила Мария. — У нас были счастливые моменты, но потом он стал несносным. Я все еще помню, как звенели его шпоры, когда я впервые увидела его. И теперь, когда я думаю о нем, в памяти у меня возникают шпоры.

— Я вначале была замужем за циркачом, — задумчиво приговорила Мэгги. — Он выступал в основном как жонглер. В воздухе у него одновременно могли находиться семь гантелей, когда он был трезвым.

— Где вы жили? — спросила Мария.

— Какое-то время в Бостоне, — ответила Мэгги. — Затем он увез меня в Новый Орлеан. Он собирался жениться на мне, но так и не собрался. В новом Орлеане было ужасно много комаров. Они так доставали меня, что лучше было утопиться, чем терпеть их укусы.

— В Хьюстоне их тоже много, — заметила Бела. — Там кругом одни болота.

— Джимми слишком много пил для жонглера, — продолжала Мэгги. — Пропьянствует, бывало, всю ночь напролет, а потом, на следующий день, не сможет поймать две-три гантели. — При воспоминании у Мэгги вырвался смешок. — А гантели эти были тяжелые. Я не могла жонглировать даже двумя. А если бы хоть одна свалилась мне на голову, то я неделю не смогла бы ходить прямо.

— Когда убегаешь с мужчинами, нельзя рассчитывать, что они женятся на тебе, — проговорила Бела. — Это ошибка, которую я постоянно совершаю. И вот теперь я старая дева.

Несколько женщин посмотрели на нее, когда она сказала это. Бела поняла, что ее последние слова прозвучали странно, и усмехнулась.

— Ну, я хотела сказать, что так и не вышла замуж, — пояснила она.

Теперь, когда Мэгги разговорилась, ей было неинтересно слушать других.

— Гантели падали на голову Джимми так часто, что ему нельзя было даже помышлять о выступлении на канате, — проговорила она. — К тому же у него не было для этого никаких задатков. Но ему хотелось быть звездой цирка. Я советовала ему держаться подальше от каната, но он не слушал меня. К тому времени я связалась с наездником, а Джимми нашел себе высоченную желтокожую женщину, но она оказалась с норовом, а Джимми не хотел иметь никаких дел с женщинами, у которых был норов.

— А у тебя не было норова? — спросила Мария.

— Нет, я была совсем еще молоденькой и влюбленной дурой, — ответила Мэгги. — И делала все, что хотелось Джимми. Перечить ему я не смела, а вот высоченная желтокожая смела.

Мэгги слушали все, даже Мариета с Габриелой. Мария не ожидала, что разговорится именно Мэгги. Она считала ее слишком отчаявшейся. Но это оказалось не так. В ней еще теплилась жизнь. Всеобщее внимание к ее рассказу вселяло в Марию уверенность.

— И каков был твой наездник? — спросила Мария.

— Просто наездник, — ответила Мэгги. — Он мог стоять на голове, когда лошадь неслась во весь опор, а вот обращаться с женщинами не умел. Я устала от цирковой жизни и сбежала с контрабандистом. Он был моим первым мужем и взял меня в море. С ним мы вволю покачались на узкой корабельной койке. Иногда корабль качало в одну сторону, а нас — совершенно в другую, и на вахту мы отправлялись прямо из койки. — При воспоминании об этом у Мэгги вырвался смешок. — Это было сорок лет назад, когда я вышла за Эдди, — сказала она. — Даже удивительно, что я еще помню о нем. Его поймали на контрабандной перевозке негров и повесили.

— Разве это было преступление — перевозить негров? — спросила Чери. — Я думала, что в те времена можно было покупать и продавать их, когда захочется.

— Можно было, но Эдди не покупал их, — сказала Мэгги. — Эдди тайно перевозил ворованных ниггеров. В ушах у меня до сих пор стоит вой негритянок, доносившийся из-под палубы. Эдди с ребятами нещадно стегали их, чтобы заставить замолчать, когда заходили в порт, но они продолжали выть. Из-за этого Эдди и попался. Я говорила ему: вози самцов. Самцы так не выли. Но Эдди никогда не слушал меня, и в итоге его шея оказалась в петле.

— Мужчины никогда не слушаются, — согласилась Бела. — Я могла бы сделать Красную Ногу богатым, если бы он послушал меня, когда у нас был салун в Додже. Тогда я говорила ему: пора перебираться в Дедвуд. Говорят, что чуть ли не каждый, кто открыл салун в Дэдвуде в те времена, стал богатым. Там, где шахты, всегда есть свободные деньги.

— Но вместо этого мы оказались в Кроу-Тауне, — добавила она. — Красная Нога прослышал, что там начался бум, но, когда мы приехали, никакого бума, естественно, не было и в помине.

Мэгги уже так разошлась, что не могла дождаться, когда Бела закончит свой рассказ.

— Цирк был в Сан-Луисе, когда Эдди повесили, — сказала Мэгги. — Я добралась до Виксберга на одном пароходе, а дальше отправилась на другом, на котором был поезд.

— Поезд? — удивилась Чери. — Зачем поезду находиться на пароходе? — Она решила, что старуха просто завралась. Она грешила этим и в Кроу-Тауне, рассказывая сплошные байки. Но Чери ничего не имела против этого. Может, старая карга на самом деле верила в то, что рассказывала. Все равно делать им нечего, пока они сидят тут и мерзнут. Так уж лучше послушать байки о мужиках, что перебывали у старухи за ее длинную жизнь.

— Это был не целый поезд, а только локомотив, — пояснила Мэгги. — Его перевозили куда-то вверх по реке. Мне все казалось, что он может сорваться и перевернуть пароход. Из-за этого я даже не спала. Но мы все же добрались до Сан-Луиса, и первым, кого я увидела, когда сошла на берег, был Джимми. Нос у него был почти что отрезан. Его пришили, но неудачно, и он так и остался кривым после этого.

— Это было делом рук той женщины? — спросила Мария. Она слышала, что среди апачей такое случалось.

— Нет, это был канат, — сказала Мэгги. — Он продолжал изображать из себя канатоходца, а с головой было не в порядке после стольких ударов гантелями. Он сорвался и налетел носом на канат.

— Что такое цирк? — поинтересовалась Мариета, не понимавшая разговоров обо всех этих гантелях и жонглерах.

— Ты когда-нибудь бывала в Дедвуде? — спросила Бела. — Меня до сих пор тянет туда.

— Нет, я работала на речном пароходе, — ответила Мэгги. — Ходила вверх-вниз по реке, пока не устала от плеска воды за бортом. Затем вышла замуж за другого дурака, который закончил на виселице, и тогда я вышла за Росса. Вскоре мне самой уже хотелось, чтобы его повесили. Он бил меня так, что я не могла перевернуться в собственной постели. Кулаки у Росса были, как кирпичи.

— И как ты избавилась от него? — спросила Салли. Салли была примерно одного возраста с Белой, и над верхней губой у нее сидели две большие родинки.

— Росс наступил на гвоздь, получил заражение крови и умер, — сказала Мэгги. — Это спасло меня. Он переломал бы мне все кости, если бы не тот гвоздь.

Мэгги усмехнулась и опять закудахтала. У нее был вид порочной старухи, но она продолжала жить и испытывала желание поговорить.

— Я не пошла на похороны Росса, так как не считала себя обязанной ему, — продолжала она. — Но через несколько дней мне пришлось хоронить одну из своих подружек. Через три дня после этого ко мне подошел священник, что читал молитву на похоронах, и предложил мне стать его женой. Такой я была хорошенькой в свое время. Я никогда не думала, что священники могли так любить, пока не попала в объятия преподобного Джона.